«Молодец! Ах, молодец!» — прошептал Пархоменко, но тут же насторожился. В тыл командиру мчались галопом два улана. Но тот перехватил шашку в зубы, рванул револьвер из кобуры и, быстро повернувшись в седле, далеко выкинул правую руку. Раздались два выстрела. Один из улан ткнулся в гриву, другой взмахнул руками и, медленно клонясь на бок, вывалился из седла.
«Прямо черт какой-то! — подумал Пархоменко. — Ну и лихач!..»
— Побежали! — крикнул машинист.
Степь покрылась черными точками скачущих всадников. Было видно, как гусары нагоняли и рубили улан…
Бой заканчивался. На кургане, на фоне пылающего заката, недвижно стоял всадник. Золотисто-алые лучи отсвечивали на глянцевой шерсти его вороной лошади.
В степи разносились звонкие звуки сигнальной трубы. Со всех сторон к кургану скакали гусары. Некоторые вели в поводу захваченных лошадей.
Отряд построился в пешем строю. Командир съехал с кургана, слез с лошади и повел своих бойцов к железной дороге.
Пархоменко огляделся… Шахтеры откатывали горящий вагон. Несколько человек забрались в него и выкидывали мешки с хлебом и ящики. Другие подбирали убитых. Неподалеку, у насыпи, толпились женщины. Они переговаривались тихими голосами, показывая одна другой в сторону рва.
Пархоменко подошел к ним. При виде его толпа расступилась. На дне рва лежала, откинув руку, убитая снарядом та самая женщина, которую он подменял у вагона. Рядом с ней, ткнувшись в траву, лежал вверх спинкой ее маленький сын с раздробленной головой. Бросалась в глаза его маленькая, уже пожелтевшая пятка.
— Кто такая? — тихо спросил Александр Яковлевич.
— Авраменко Мария, — сказала худая баба в солдатской стеганке, утирая глаза концами головного платка. — И до чего же сердечная была! Последним поделится… А работящая. Никогда устали не знала…
— А муж кто?
— Нету мужа. Под Луганском убитый…
Позади Пархоменко послышался топот множества ног. Он оглянулся. Шахтеры бежали навстречу подходившим кавалеристам.
Громкий приветственный крик покатился вдоль эшелона. Шахтеры бросали вверх шапки. Женщины махали платками. Ребятишки со сверкающими восторгом глазами шумной стайкой понеслись навстречу гусарам.
— Кто вы такие, ребята?
— Откуда вы, голуби? — спрашивали шахтеры, подступая к спешенным кавалеристам.
Гусары дружески улыбались, показывая из-под усов белые зубы, жали руки рабочим, закуривали из щедро протянутых кисетов, но говорить по-русски могли только двое или трое. Остальные поддерживали разговор мимикой да приятельским похлопыванием по плечу.
Пархоменко подошел к безусому командиру, который ясными голубыми глазами на загорелом лице, поражающем мужественной красотой, вопросительно смотрел на него.
— Особоуполномоченный пятой украинской армии, — представился Пархоменко, крепко пожимая руку командира отряда и дивясь, что такой молодой человек мог быть столь отчаянным рубакой. Он недослышал, как командир назвал себя.
— Так вы и эст пята украинска? А мы ужэ два дня ищэм вас, — весело заговорил командир, выговаривая «е» как «э» и не употребляя в разговоре мягкого знака. — Слышу, бой идэт, мы на стрэлбу! Нам хорошо вышло…
— Едет кто-то, — сказал машинист.
К эшелону мчались три всадника. Первым, круто осадив рыжую лошадь, спешился совсем еще молодой коренастый человек с жесткими щеточками усов под коротким, чуть приподнятым носом. Одет он был во все кожаное. На боевых ремнях, крепко обхватывающих черную куртку, висели шашка и маузер в деревянной лакированной кобуре. Звякая шпорами, он подошел к кавалеристам.
— Командарм пятой товарищ Ворошилов, — представил Пархоменко.
— Олеко Дундич. — Молодой командир вытянулся и отчетливым движением приложил руку к пилотке. — Прибыл к вашему распоряжению, товарищ командарм, и со сто пятидесяти саблей Интернационал эскадрона.
Ворошилов теплыми карими глазами внимательно смотрел на молодого воина.
— Очень рад, товарищ Дундич, — сказал он. — Вы подоспели вовремя. Я видел, как вы их рубили. Лихая рубка! Молодцы!
Ворошилову захотелось обнять смутившегося командира, но он удержался и только крепко пожал его руку,
— Кто вас направил ко мне? — спросил Ворошилов,
— От штаба Южной группы. Есть документ. — Дундич достал из полевой сумки бумагу и подал ее командарму.
Ворошилов начал читать, но от его зоркого глаза не ускользнуло, как Дундич осторожно снял севшую на рукав красную букашку и бережно пустил ее в траву. «Лев, — подумал он. — Лев с сердцем милого ребенка».
Со стороны подбежал гусар бравого вида. Он вытянулся перед Дундичем, доложил что-то на непонятном языке и отошел.
— Кто это? — спросил Ворошилов.
— Вахмистр… Старшина. Балог Калажвари имя ему.
— Кто он по национальности?
— Венгр. В эскадроне венгры, сербы, хорваты, гуцулы.
— А вы сами? — спросил Ворошилов.
— Серб… Товарищ командарм, — Дундич мучительно покраснел, — я сказал неправильно про мой эскадрон…
Только что получил рапорт. В эскадроне восемь убитых и три сильно раненные. Это значит — сто тридцать девять сабель.
Дундич ехал рядом с Пархоменко и по его просьбе коротко рассказывал о себе. В начале мировой войны он окончил белградский институт и получил место учителя в деревне. Но долго учительствовать ему не пришлось. Он был мобилизован и направлен в кавалерийскую школу. Окончив курс, получил назначение в гусарский полк. Воевал против австрийцев. Совершенно случайно (лошадь подвела) попал в плен к австрийцам. Был освобожден русскими. Потом оказался в лагере военнопленных в Одессе. И вот с первых дней Октября он примкнул к революции.
— Что же заставило вас пойти в революцию? — спросил Пархоменко.
Молодой командир пожал плечами:
— Трудно сразу сказать, — отвечал он, помолчав. — А я и не думал — раздумал… Само собой получилось. Как говорят? Сам определился.
Он мог бы еще много о чем рассказать, но умолчал из скромности.
— Не жалеете? — Пархоменко бросил быстрый взгляд на него.
— О чем?
— Что с нами пошли?
Дундич с удивлением посмотрел на Пархоменко.
— Как можно жалеть? — воскликнул он горячо. — Если я решил, то до конца…
«А ведь славный малый», — подумал Александр Яковлевич, любивший прямых и откровенных людей.
Они помолчали. Потом Дундич поинтересовался, куда они отсюда направятся. Пархоменко сказал, что армия движется на Царицын, и стал объяснять Дундичу, какое большое значение придается удержанию Царицына в наших руках. Оттуда идут десятки эшелонов хлеба, бакинская нефть. Но не только это является главным. Основное значение Царицына, оборону которого возглавил нарком Сталин, состоит в том, что удержание города красным командованием не дает возможности белым создать единый фронт от Сибири до Каспия.
8
В то время как армия Ворошилова все ближе придвигалась к Царицыну, сальские партизанские отряды собирались по приказу командования в районе степной станции Гашун. Отряды подходили с великим множеством беженцев. Ехали с "семьями, ребятишками. Тут же гнали скот. Некоторые отряды двигались на колесах по железной дороге, за неимением паровозов впрягая в вагоны лошадей и волов.
На ночлег становились табором, выставляя вокруг сторожевые посты. У телег разжигали огни. Женщины хозяйничали, готовили варево. По утрам между возами перекликались петухи.
К началу июня вокруг Гашуна собралось несколько десятков тысяч народу: иногородние, беднота, вольница, не признававшая ни бога, ни черта. Порядка было мало, и Буденный, одним из первых приведший сюда свой отряд, до хрипоты выступал на митингах, стараясь поднять дисциплину. Хотя большинство партизан и слышать не хотело об этом, порядок все же мало-помалу налаживался.
Но с приходом в Гашун отряда Думенко с распущенной им вольницей дела пошли из рук вон плохо. Зараза переходила и на остальные отряды. Партизаны скидывали, переизбирали неугодных им требовательных командиров.
И вот Буденный направлялся, к Думенко для решительного объяснения. Взятый им в табуне вороной жеребец шел ходким шагом. Временами он косил налитым кровью выпуклым глазом и дергал повод, норовя укусить колено всадника, но седок едва заметным сильным движением придерживал повод, и жеребец покорялся.
Только что прошел небольшой дождь. Из степи наносило горьковатые запахи. Солнце, просвечивая сквозь дымчатую пелену облаков, начинало садиться. На дальних холмах пылали снопы густо-красных лучей.
Буденный свернул вправо, направившись через стан партизанской пехоты. Тысячи распряженных телег, а среди них кое-где пушки и зарядные ящики занимали огромную площадь от железной дороги до синевшего вдали древнего сторожевого кургана с каменной бабой. Вокруг слышался гул голосов, рев скота, конское ржанье. На зарядном ящике играли ребятишки. Тут же, на телеге с изготовленным к стрельбе пулеметом, мать кормила грудью ребенка. Простоволосая молодица в короткой исподнице, выставив колени, доила корову. Другие тоже занимались хозяйством. Кто кормил кур или гусей. Кто хлопотал вокруг подвешенного над огнем котелка. Слышались ритмичные звуки отбиваемых кос.
